«Евгений Онегин» в плену постмодерна

"Самарские известия", 08.02.2014
Валерий Иванов

В новом году в Самарской опере - премьера оперы Петра Чайковского

Известный драматический режиссер предложил свою концепцию музыкального произведения

В Самарском академическом театре оперы и балета состоялась премьера оперы Петра Чайковского «Евгений Онегин». Музыкальный руководитель и дирижер спектакля - Александр Анисимов, режиссер-постановщик и сценограф Владимир Петров (Воронеж), художник по костюмам Юрий Купер (Лондон).

Рекордсмен по числу постановок
В сценической трактовке «Евгения Онегина» - самой, пожалуй, популярной русской оперы, в последние годы появилось немало драматических страниц. От сомнительных экспериментов не осталась в стороне и Самара. «Онегин» - рекордсмен по числу постановок, возобновлений и концертных исполнений на сцене нашего театра. При этом на самарских подмостках этой опере - по крайней мере, в течение последних трех с половиной десятилетий - фатально не везет, и в первую очередь по части режиссуры. В 1975 году на «Онегине» «споткнулся» даже такой признанный мэтр, как Борис Рябикин. Бледной и невыразительной оказалась постановка Александра Тумиловича 1981 года - эти спектакли были решены в традиционном реалистическом ключе.
В течение многих лет вне конкуренции оставался спектакль 1997 года молодого в ту пору московского режиссера Олега Митрофанова. Это был, пожалуй, первый в нашем городе робкий, но на редкость неудачный опыт постановки в постмодернистской манере, которая сегодня правит бал на оперных подмостках.
Еще больше нареканий вызвала предшествующая нынешней постановка 2008 года москвича Владислава Каппа, решившего - в соответствии со своими представлениями - углубить характеры персонажей и расцветить сценическое действие «Евгения Онегина», а заодно кое в чем «подправить» Пушкина и Чайковского. Действие оперы было изъято из пушкинской поры, предложенные якобы новаторские мизансцены плохо согласовались с музыкой, за бортом остались выразительные средства, заложенные в музыкальной драматургии оперы.
Нынешняя постановка «Евгения Онегина» – четырнадцатая по счету в истории самарского театра.

Полнокровное звучание оркестра
Музыкальная сторона спектакля оказалась на чрезвычайно высоком уровне. В трактовке маэстро Александром Анисимовым партитуры Чайковского ощущаются абсолютная, сочетающаяся с уверенным волевым началом свобода и выверенность мельчайших деталей, которые исключают спонтанность и непредсказуемые всплески эмоций. С первых тактов вступления Анисимов погружает слушателей в элегическую, задушевную атмосферу. При этом мягкое, нефорсированное и в то же время полнокровное звучание оркестра без резких динамических акцентов, которые даются как бы намеком, и подчеркнуто умеренные темпы на протяжении всего спектакля не создают ощущения затянутости и холодной бесстрастности, не лишают действие эмоциональной глубины. Правда, на премьерных показах в полной мере этого удалось достичь только при оптимальном составе исполнителей первого спектакля.
Музыканты прекрасно сбалансированного, нигде не заглушавшего певцов оркестра продемонстрировали достойный класс: кантиленное звучание, чуткую нюансировку, сыгранные без помарок соло деревянных и духовых. По-прежнему невосполнимо отсутствие арфы, но к этому, похоже, все уже притерпелись.
Особой похвалы заслуживает хор, звучащий чисто и выразительно. К тому же артисты хора на редкость органичны на сцене, демонстрируют хорошее владение пластикой. Они сумели создать не один колоритный образ в массовых сценах.
Режиссер и сценограф – в одном лице
В эксклюзивном интервью нашей газете («СИ» за 10.01.2014) режиссер Владимир Петров признался, что для него «Евгений Онегин» - это легенда, миф, что-то отдаленное от быта: «Хочу сделать некий барельеф, на котором выделены все персонажи и ничто не мешает слушать музыку».
В реализации этого замысла Петрову-режиссеру помогает Петров-сценограф. На протяжении всего спектакля на сцене не появляется бытовые атрибуты. И в этом принципиальное отличие аскетичного, выдержанного в целом в минималистской, «эстетской» манере со статичными – за исключением ларинского бала - мизансценами самарского «Онегина» от нашумевших «авангардных» постановок этой оперы Дмитрия Чернякова в Большом театре и Александра Тителя в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Раздвигается занавес – и перед зрителями предстает пустая коробка сцены, по бокам которой подвижные, меняющие свою конфигурацию створки с зеркальными поверхностями. По ходу действия они превращаются то в кулисы, то в сплошные, формирующие сценическое пространство вертикальные поверхности, а сзади - подсвеченная на черном фоне стенка с арочными проемами.
Световая партитура Елены Древлевой (Москва) помогает создать ауру, соответствующую интерьерам, в которых разворачивается действие. Украшением спектакля является неброская серебристо-серая цветовая гамма стильных костюмов, в которых и исполнители за редким исключением выглядят очень естественно и колоритно.

Невольные параллели
Основным изобразительным средством спектакля является подвижный планшет сцены. Благодаря новой машинерии, имеется возможность менять уровни его сегментов, концентрируя внимание на тех или иных мизансценах и персонажах и подчеркивая эмоциональные кульминации действия. Однако Петров, как показалось, злоупотребляет «вертикальной» режиссурой, которая вскоре приедается и даже начинает раздражать назойливым однообразием.
Этот прием, впрочем, не нов. Достаточно вспомнить тителевскую постановку «Онегина», у которой с нынешней самарской много общего. Так, перекликаются мизансцены «полета» лихорадочно передаваемого одна другой крестьянскими девками аллегорического письма Татьяны к Онегину. У Петрова это длинная белоснежная лента-рушник, которую героиня разворачивает по мере «написания» и которая в
заключительной сцене меняет белый, дарящий надежду цвет на траурный черно-красный окрас, свидетельствующий о драме героев.
Но главное сходство – в структуре обоих спектаклей с одним антрактом после четвертой картины - сцены ларинского бала. Это позволило связать воедино две последующие картины: дуэли и по сюжету отделенного от нее существенным промежутком времени греминского бала. Но у Тителя на музыке блестящего полонеза несчастного Ленского в прямом смысле выметают метлами со сцены. А у Петрова после выстрела, который раздается за медленно опустившемся суперзанавесом, скрывающем соперников от зрителей, облаченный в белую рубаху убиенный поэт остается на сцене.
Как бы заглядывая в будущее, Ленский наблюдает венчание Ольги, а затем сочувственно выслушивает исповедь присевшего рядом с ним Онегина о томительной тоске и бесплодных странствиях без цели, после чего снимает с его плеч оставшийся с дуэли плащ, с которым и удаляется за кулисы. Есть в этой мистической мизансцене нечто умиротворяющее, щемяще трогательное, что задевает душевные струны. Но это нужно сыграть, что удалось пока только одному из Ленских – в исполнении приглашенного из Саратова Ильи Говзича.
Не вполне доверяя музыке
Режиссерской манере Владимира Петрова свойственна метафоричность, но многие метафоры выглядят излишне прямолинейными. Это и упомянутое «письмо» Татьяны, и высота подъема сценических площадок с персонажами - в точном соответствии с эмоциональным градусом той или иной мизансцены.
С особой тщательностью обыгрываются все оркестровые эпизоды и музыкальные антракты оперы. Но такие остроумно придуманные вставные микросценки свидетельствуют о том, что Владимир Петров, будучи, прежде всего, драматическим режиссером, не очень-то верит в самодостаточность звучащей музыки и не решается оставить зрителей наедине с нею даже на короткое время. А ведь эта музыка призвана помочь сосредоточиться, настроиться на грядущее действие.

Идеальный герой
Создалось впечатление, что режиссер-постановщик не счел нужным оказывать чрезмерное давление на индивидуальности исполнителей. Преимущество – за первым составом. В партии Онегина в нем выступил солист московской «Геликон-оперы» Константин Бржинский. Выигрышная фактура и свободная манера сценического существования артиста делают его идеальным Онегиным. Свежий, полетный, почти юношеский по тембру голос, откликающийся на малейшие эмоциональные порывы своего хозяина - чуткого, темпераментного актера, позволил Бржинскому создать убедительный, лишенный ходульности и, главное, согретый искренним чувством образ. Только на крайних верхах голос артиста немного теряет в тембровой окраске и звучит не так свободно и наполненно, как в середине диапазона.

Без внутреннего нерва
Георгий Цветков, для которого в предыдущей постановке оперы Онегин явился первой по-настоящему серьезной партией, в нынешней, к сожалению, ничего в ней не прибавил ни в вокальном, ни в сценическом плане. Мягкий, лирический тембр голоса певца не восполняет его тусклого звучания, изъянов вокальной линии, рыхлости артикуляции. Цветкову так и не удалось преодолеть инфантильность сценического существования, ему по-прежнему не достает актерского драйва, внутреннего нерва, сердечности,
в связи с чем его игра сводится к механическому воспроизведению режиссерских мизансцен. Да и внешне Цветков напоминает не светского денди, а купчика из провинции. Для такого Онегина вставное фа первой октавы в конце арии из третьей картины - абсолютно «не в тему».

Две Татьяны и два Ленских
Ирина Крикунова в партии Татьяны вновь подтвердила присущее ей мастерство опытной певицы и актрисы. Созданный ею образ привлекает психологической достоверностью, благородной сдержанностью эмоций и точностью сценического рисунка. Насыщенное, лишенное «паразитных» обертонов сопрано Крикуновой звучит ровно и свободно во всем диапазоне, выразительная фразировка позволяет передать богатую гамму переживаний.
Вторая исполнительница партии Татьяны - полная тезка своей героини Татьяна Ларина чрезвычайно хороша собой. Однако в несколько облегченном звучании ее сопрано меньше эмоциональной наполненности. На умеренных темпах, особенно в сцене письма, певица нередко впадает в монотонность.
Аккуратно подстриженный Ленский саратовца Ильи Говзича внешне не столь однозначно ассоциируется с привычным образом юного поэта. Говзичу, как, впрочем, и самарскому исполнителю этой партии в другом составе Дмитрию Крыжскому, недостает романтической возвышенности. К тому же артистам не удается в полной мере преодолеть игровую зажатость и почувствовать себя комфортно в костюмах - порой кажется, что они с чужого плеча. Все эти замечания в большей степени относятся все-таки к Крыжскому, лирический тенор которого на сей раз тремолировал более обычного и звучал без должного блеска, переходя в верхнем регистре на обедненную обертонами и лишенную признаков пропеваемых гласных фистулу. Наибольшее впечатление у обоих исполнителей произвела предсмертная ария Ленского.

Счастливого пути
Исполнители других партий достаточно органично вписались в предложенную режиссером концепцию постановки. Владимиру Петрову на протяжении всего спектакля удалось сохранить «эстетский» колорит и отстраненность от бытовых деталей как самого действия, так и поведения персонажей.
«Евгений Онегин» - 2014 в начале пути, и очень важно не растерять со временем эмоциональный тонус, заданный его первым премьерным показом.